ЕЕ ВСЕ НАЗЫВАЛИ МАМОЙ

История эта началась с электронного письма из Амгуэмы, полученного Николаем Бобровым:
«Доброе время суток, Николай Николаевич! Зовут меня Анна Сивакова (Мельникова), работаю библиотекарем в сельской библиотеке уже более 12 лет. Дочка моя – 16-летний подросток. И в Амгуэме я 16 лет живу. А мама после смерти бабушки и дяди Валеры переехала в Эгвекинот. Уже давно на пенсии она. Недавно дочка из любопытства рылась в кипе всякой бумажной «ненужности», и среди писем и открыток вдруг откопала бабушкины записные книжки. Видимо, моя мама привезла и, никому не сказав, затолкала на антресоли. И про вас там написано. Так интересно! Как-то раз, комментируя в Контакте одну из маминых фотографий, вы сообщили, что в вашем архиве сохранились черновики из Ванкарема. Пришлите, если можете...».

Николай БОБРОВ

Действительно, несколько десятков лет назад я набросал черновик очерка о «тундровом докторе» с побережья Ледовитого океана. Что-то меня тогда остановило в подготовке публикации. И вот письмо из Амгуэмы всколыхнуло память. Устыдясь собственного шалопайства, я старательно порылся на архивных полках, пускай со второй попытки, все же нашел нужные листки.
Благодаря юбилейному проекту «КС» хочу рассчитаться по старым долгам: рассказать читателям о том самом легендарном медике – Анне Матвеевне Мельниковой. Надеюсь, мои воспоминания будут полезны в понимании нашего недавнего прошлого и, возможно, даже настоящего. Итак…

НАЧАЛО ИСТОРИИ
Как–то вечером, после очередной сессии Иультинского районного совета, в маленькой кухонке эгвекинотской гостиницы я беседовал с депутатом из Ванкарема – Леонидом Омруквылькетом. Он рассказывал о селе, работе депутатов сельсовета... Несколько раз упомянул о какой-то Анне Матвеевне.
Я поинтересовался, о ком идет речь. Пухлые губы чукчи расплылись в улыбке:
– Ой, хороший человек Анна Матвеевна! Давно в Ванкарем приехала, тогда мы еще в ярангах жили. Представляете, она мне на жирнике градусник подогревала и приговаривала при этом: «Чтобы ты не простыл».
Помолчал задумчиво, потом снова заулыбался:
– Моя дочка, как ее увидит, сразу к ней бросается. Бежит и кричит: «Мама, мама!». Знаете, Анну Матвеевну у нас все мамой называют. И дети, и старики…
…Лететь из Эгвекинота до Ванкарема на маленьком самолете «аннушка» полтора часа. Ровно столько сегодня отделяют берега двух океанов: Тихого, на берегу которого расположен райцентр Иультинского района, и Ледовитого, возле которого живут ванкаремцы.
Салон Ан-2 комфортом пассажиров не балует: февральский мороз чуть не доконал нас в неотапливаемом салоне. Наконец, самолет скользнул лыжами по застругам заснеженной тундры. Только он замер на месте, окоченевшие пассажиры, оглушительно топая торбасами и унтами, бросились наружу. После дюралевого холодильника стылый ветерок с заледенелого океана показался чуть ли не южным бризом.
А навстречу спешили желающие улететь. Невысокая девушка в модной шубке и пыжиковой шапке, поправляя золотые дужки очков, бойко обратилась к пилоту:
– Здравствуй, Витя! Пленума еще не было?..
Чернобровый второй пилот, принимая ее кожаный чемодан, хохотнул:
– Успеваешь, Наташа! С Полярного никого нет, метет там…

ОНА ОТКАЗАЛА КОРРЕСПОНДЕНТУ
Вскоре я уже стучал в сколоченную из крепких досок дверь сельской больницы. Совсем рядом, над ледяными торосами, вились белые флаги поземки.
Смущенная улыбка Анны Матвеевны никак не вязалась с ее статной высокой фигурой 55-летней, еще очень крепкой женщины. Зато ей под стать оказалась категоричность отказа говорить о себе. Во-первых, мол, она на дежурстве и сейчас должна идти к больным. Во-вторых, и разговаривать не о чем. Надо об охотниках писать, подытожила она: те планы выполняют и перевыполняют. А здесь, в больнице, ничего такого нет…
– Лучше просто в гости приходите! У нас дом для всех открыт…
Пришлось заходить с другой стороны – официальной. В конторском коридоре рабочий, зажав губами пучок гвоздей, старательно стучал молотком, настилая линолеум. Из-за дверей одного из кабинетов доносились шумные дебаты. Громкое обсуждение безудержных страстей индийского кино резко оборвалось, едва я перешагнул порог. В кабинете за разбросанными по углам столами сидели пять–шесть женщин.
– Здравствуйте! У кого можно ознакомиться с материалами представления Анны Матвеевны Мельниковой к званию ветерана труда Магаданской области, – обращаюсь наугад к правому столу. За ним всколыхнулась полная брюнетка:
– Х-г-м… Опять Мельникова! Да что интересного в ней?! Давно живет на Севере? Так пусть уезжает. Другие будут работать, помоложе…
Кабинетное большинство только поддакнуло. И лишь одна, молоденькая, кажется, бухгалтер, миролюбиво промолвила:
– Да пусть о человеке напишут!

СЕЛЬСКИЙ ПРАВДОРУБ В ЮБКЕ
И заведующего сельской больницей не обрадовал интерес корреспондента к его подчиненной:
– Мельникова-то? Лентяйка! На пенсии лучше сидела бы, а то туда же: «Работу бросать не хочу!», – раздраженно передразнил начальству-ющий медик. Поводом для такой нелицеприятной оценки являлась независимость суждений Анны Матвеевны. Она прямо в глаза заведующему заявляла о несогласии с его методами руководства:
– Я не для того диплом защищала, чтобы по вашему желанию истопником подрабатывать!
Мало того! Мельникова самому управляющему сов-
хозным отделением прилюдно бросала тяжкие обвинения в алкоголизме и непорядочности, которые не соответствуют его руководящему статусу и высокому званию депутата.
Два года спустя и управляющий, и заведующий лишились своих постов. Но не стоит забывать, что моя героиня выдавала убийственные характеристики этим адресатам, когда они были у власти. В общем, Анна Матвеевна всегда рубит правду-матку.
На другой день пребывания в Ванкареме я наведался в гости к Анне Матвеевне. Она жила, как и все, в одном из сельских домиков. Около пяти десятков подобных очень скромных домостроений несколькими рядами упирались в северный берег Ванкаремского мыса. Но в селе завершалось строительство первой двухэтажки. В новостройке заслуженному медику выделили целую секцию. Пока же две перегородки разделяли ее нынешнее небогатое жилье на три части. В одной была кухня, две другие, уставленные зе-ленью, служили спаленками.
Отдохнувшая после дежурства Мельникова увлечено поварила у печки:
– Мы обычно на электроплитке готовим. Печку только для тепла топим, чаще на ночь. А сегодня что-то на электростанции ремонтируют, – по ходу объясняла Анна Матвеевна.
Затем она принялась угощать меня с исконно русским хлебосольством, каким встречают гостей на той же Тамбовщине, где в селе Туголуково родилась и выросла хозяйка. Потчевала наваристым борщом, аппетитно хрустящими оленьими котлетами, крепким чаем и пышными сладкими пончиками, к размерам которых уменьшительный суффикс явно не подходил. Я с удовольствием поглощал все это кулинарное изобилие и, может быть, тем самым располажил к себе гостеприимную Анну Матвеевну. Так или иначе, она разговорилась и о многом поведала из своей жизни в тот день.

ВОЙНА
Военное лихолетье пришло, когда двадцатитрехлетняя Анна училась в фельдшерско–акушерской школе. «Отличницей была!» – задорно смеялась моя героиня из кухонного запашистого чада.
Туголуковская районная больница, где она стала работать после практики, по сути, мало чем отличалась от санитарного батальона на передовой.
В 1942 году линия фронта проходила совсем рядом, у Елецка. Больничные палаты были переполнены ранеными. А ночное небо наполнялось зловещим гулом. Люди от страха выбегали на улицу и тревожно вглядывались в морозную темную высь. Туда, где звезды горели, казалось, ярче, чем обычно, предательски высвечивая притаившееся село. Все боялись бомбежек. Но фашистские самолеты пролетали дальше, унося свой смертоносный груз к коммуникациям Тамбова.
Победа доставалась дорогой ценой. Даже когда фронт отодвинулся западнее, коек с ранеными не убавлялось: операционная работала круглосуточно. От усталости медсестры на работе валились с ног. А дома их ждали холод и голод. Тамбовщина и в лучшие годы не отличалась хлебородностью. Поэтому уже после войны, по настоянию мужа, они в сорок шестом перебрались в Москву. А через полгода согласились ехать на Север…

В ПОИСКАХ «СЕВЕРНОГО КОММУНИЗМА»
После войны по северной трассе на Чукотку летали американские самолеты – ленд-лизовское наследство. Зимний рейс из столицы на северо-восток обычно затягивался надолго. В тот раз пурга остановила старенький «дуглас» в Хатанге. Еще в полете Анна Матвеевна приметила бородатого старичка. В столовой они оказались рядом, разговорились. Пожилой собеседник, оказывается, пятнадцать лет проработал медиком в Якутии. Испытал и тундру, и тайгу, и среди льдов плавал… После войны поехал было «пенсионничать на материк». Не выдержал и вот возвращался.
Он увлеченно рассказывал, что на Севере живут и работают особенные люди. Взаимоотношения среди них – как при коммунизме. «Чего же назад, в социализм ехать!?» – шуткой завершил он свое воспевание северного содружества.
– Ох, не знаю, – сомневалась новоявленная северянка, – а я думаю отработать, сколько по договору положено, и – назад! Страшно здесь, на краю света, всю жизнь прожить!
В столовую, шелестя мехами, вошли ненцы: мужчина и женщина. Увидев их, старичок улыбнулся своим мыслям и, продолжая улыбаться, вновь повернулся к соседке.
– Ну, ну, посмотрим, как договор отработается. А пока послушайте моего совета: пурга, видимо, задула надолго, так не теряйте времени. Говорят, в Хатанге прекрасный стоматолог. Вот и сходите к нему. Поучитесь!
– Да вы что-о?! Я ведь акушерка…
– Э-э-э, милая женщина, в тундре все придется делать. А уметь зубы удалять – это же сколько облегчения больным принесете! Уж вы мне поверьте…
– До сих пор с благодарностью вспоминаю стоматолога Чоколова, – с чувством сказала Анна Матвеевна. – Мы ведь три недели «сидели» в Хатанге. И я каждый день ходила в поликлинику.
В том далеком послевоенном году Ванкарем, по большому счету, оставался прибрежным стойбищем мор-зверобоев с их традиционными жилищами. Самым крупным ванкаремским зданием была школа, построенная челюскинцами.

РАССТРЕЛ У СЕРДЦЕ-КАМНЯ
К этому времени в тундре еще не завершилась советская коллективизация. Зажиточные оленеводы защищали свой уклад жизни как могли. Не хотели сдавать своих позиций и шаманы. Причем далеко не все из них были умелыми народными врачевателями.
…Выстрела Анна Матвеевна не услышала – дул встречный ветер, унося страшный звук в сторону.
Она только отъехала на своей собачьей упряжке из стойбища тундровиков, где оказала медицинскую помощь очередному больному. Впереди ей предстоял трехсоткилометровый обратный путь вдоль заснеженного побережья Чукотского моря. Но только нарты оказались под скалами мыса Сердце-Камень, сверху раздалась пальба. Срикошетив от камней, рядом взвизгнула пуля. Она оглянулась. На пригорке двое уже отнимали винчестер у старика. У того самого, которого она застала подле раненого человека. Разукрашенный мехами и красками, старик топал торбасами и кричал что-то свое, шаманье. Мягко отодвинув человека с бубном в сторону, Анна Матвеевна осмотрела нуждающегося в ее помощи человека. Рана, нанесенная в схватке с медведем, оказалась неопасной, но запущенной. Гниющие ткани дурно пахли, распространяя вокруг тяжелый дух. Вдобавок раненый еще и простыл.
Промывая поврежденное плечо, она прислушивалась к возмущенному голосу старика. Хотя говорить по-чукотски она не умела, но речь понимала. Шаман требовал немедленно прогнать ее из стойбища. А когда медик стала подогревать на жирнике шприц и приготовилась сделать инъекцию, шаман вовсе завопил дурным голосом и забарабанил в свой бубен, как сума-сшедший. А потом схватился за винчестер. Оружие у него отняли, но и укол не разрешили сделать. Зачем делать больному еще больнее? Ему и так плохо!
Анна Матвеевна призналась, что растерялась было, но, собравшись с мыслями, принялась втолковывать тундровикам:
– Я уеду, кто поможет? Шаман свое дело сделал – вон как загнило...
Уговорила! Сделала укол, и больному вскоре стало легче.
Шаман меж тем куда-то исчез. Попив на дорожку чая, Мельникова спокойно пошла к своей упряжке. И вот пальба. Она гнала упряжку, уже не оборачиваясь, до боли сжав в руке остол...
– Всякое было, – после долгого молчания продолжила Анна Матвеевна. – И во льдах Амгуэмы тонула... На нартах везли больного. Лед треснул. Каюр как-то бочком-бочком вылез. Потом нас, слава богу, вытащил…
– Да, что там говорить?! – Она вдруг резко прервала свой рассказ. – Ни разу не пожалела, что в здравоохранение пошла. Это я сейчас медсестрой числюсь, а так всю жизнь фельдшером проработала. Всю окрестную тундру и побережье объездила. Раньше у нас и больница на десять коек была рассчитана. И они не пустовали. Да вот какой-то неумный начальник распорядился вполовину сократить. Не взирая, что село растет, что мы далеко от центров цивилизации. Даже ставку акушерки убрали. А мы ведь и беременных женщин консультировали, и роды принимали. Раз под Новый год дежурила, а тут одна сельчанка надумала рожать. Ночь. Что делать? Бежать к заведующему далеко, не успеть. Э-э-э, думаю, в первый раз, что ли, самой принимать роды. И все хорошо прошло, но утром заведующий все же отругал меня. А ничего – пупочек отпал вовремя!
– А нередко бывало, что нужно за полночь бежать кому-то на помощь. Пурга не пурга – не смотришь. А бывало, наоборот, по пути еще успеешь полюбоваться на полярное сияние. У нас бывают очень красивые ночные представления. Все небо так и полыхает, полыхает…
Я пересказал Анне Матвеевне разговор с Омруквылькотом.
– Ах, Леня, – ласково начала и вдруг нахмурилась, вспомнила: – У него была двухсторонняя пневмония, долго к нему ходила…

КАК СТАРЫЙ ШАМАН ПРИЗНАЛ СИЛУ МОЛОДОГО МЕДИКА
– Анна Матвеевна, моя жена… маленький… кровь много–много… моя тебя зовет…
Сельский шаман, вынырнувший из пурги, как черт из табакерки, был явно испуган. Заиндевевшая жидкая его бороденка тряслась, а маленькие глазки виновато прятались под заиндевевшими же бровями.
Собираясь, медик одновременно и жалела пришедшего, и злилась на него. Сколько раз она предупреждала шамана, чтобы он не мешал ей работать, не запугивал сельчан. А тот не успокаивался – ей рассказывали свидетели, ругал русскую по всем ярангам почем зря. И своей жене служитель культа запретил появляться у белого доктора. И вот на тебе…
В чоттагыне яранги тлели уголья. Из полога доносились стоны.
«Лишь бы не было заражения», – мелькнуло в голове. С этими мыслями, скинув кухлянку, она пролезла в полог. Сердито сунула шаману лампу:
– Держи как следует, стесняться некогда…
Чукча многих слов не понимал, но старательно следил за лампой и косил испуганными глазами за ее умелыми руками.
Прошло полчаса. Наконец, Мельникова вытерла руки о стерильное полотенце, которые всегда – это она возвела в закон для себя – имелись в ее сумке.
– Ничего, милая, теперь станет лучше, – успокоила она на прощание роженицу и погладила ее пальцы.
Чукчанка благодарно мотнула подбородком. Малыш, укутанный в свежее белье, посапывал рядом…
– Ты, молодой шаман, лучше меня, старого, – сказал ей после этого случая новоявленный папаша.

ДОБРОТА МАТЕРИНСКОГО СЕРДЦА
Анна Матвеевна сама имеет троих детей. Все появились на свет на Чукотке, без докторов. И о муже она ничего не рассказывала, уже от ее родственников узнал: тот сильно пил горькую. В общем, все трудности одной матери достались. В сорок восьмом году, когда первенец Валерий родился, ехать на нартах в райцентр – тогда только нартовое сообщение было: и в отпуск, и с отчетами в райцентр ездили – в ее положении было опасно, да и село без врача бы осталось.
...Дети давно выросли, живут самостоятельной жизнью. Кстати, младшая дочка – секретарь комсомольской организации села – на пленум вчера улетела. Та самая модная девушка у самолета и есть Наташа Мельникова.
Еще интересный факт: все трое младших Мельниковых хорошо понимают чукотский язык.
С годами многое изменилось: и село, и люди. Вот только забот у Анны Матвеевны все так же много. Она сама ищет их на свою голову. Раньше с Развозторгом организовывала ярмарки в тундре, теперь является председателем постоянной депутатской комиссии сельсовета. Контролирует работу магазина, столовой. Раньше боролась за чистоту яранг, теперь следит, чтобы комсомольцы не забывали пенсионеров. Помогали ремонтировать старикам домики, заготовлять уголь, приво-зить дрова. Когда-то она учила местных женщин варить борщи, супы, теперь чукчанки ее угощают вкуснейшими пельменями.
На заседании исполкома неугомонная Мельникова требует разумнее использовать совхозный фонд социально-культурного развития.
– А из фонда материального стимулирования, – считает она, – следует выделить специальные суммы для покупки мебели оленеводам и промысловикам.
И как всегда, ветеран труда регулярно выходит на свое дежурство в больницу.
– Анна Матвеевна, вот вы столько лет прожили здесь….– осторожно, боясь ее обидеть, говорю ей, – а не отстаете ли здесь вы… ну, как специалист?
– Да что вы, – возмущенно машет рукой. – Мы же учимся постоянно, на повышение квалификации ездим. Выписываем много специальных изданий, следим за новинками, чтоб не отстать. А как же?!..
И, поняв до конца, что я подразумевал, уверенно, но без обиды опрокидывает мои сомнения:
– Конечно, приезжему человеку кажется, что здесь глушь, заброшенность… А я считаю, не зря прожила столько лет на Чукотке. На материке разве столько сделала бы, сколько отдано здесь?! Тут каждый камушек на берегу, каждая песчинка мне дороги. А дети? Ведь сколько их лепилось ко мне малышами? А нынче они выросли и работают: и в Ванкареме, и в Нутепельмене, и в Амгуэме... Душа радуется, что тепло людям несешь.
Тут до меня окончательно дошло, почему все зовут ее мамой. Говорят, это пошло с легкой руки чукотских малышей, которые, не вдаваясь в смысл незнакомого слова, вслед за ее родными детьми стали называть добрую женщину мамой. Так русское слово, обозначающее материнство, стало вроде имени отзывчивого врача. Малыши подрастали, и как-то незаметно, но вполне закономерно, вместе с выросшими поколениями морзверобоев и тундровиков слово-имя приобрело вновь первозданный смысл. Коренные сельчане воспринимают Анну Матвеевну как маму и относятся к ней как к матери. Ведь эта сильная женщина отдает людям чукотских просторов всю щедрость своего русского материнского сердца.
27 июня 1975. Ванкарем.